Отправлено: 15.04.14 21:10. Заголовок: М. Личи-Гресси Свет, сиявший в бездне тьмы_фрагменты

... импульс, правда, лишённый оккультного и духовного видения. Когда Франция была повержена, и Гитлер объявил, что 15 августа он обратится к миру из Букингемского дворца, а бесконечные налёты люфтваффе на Британию представлялись ему в образе крылатой богини победы, Черчилль знал, что нельзя ни отступить, ни подчиниться. Он был великолепен под этим ежедневным дождём бомбардировок со своим инстинктом сверхчеловеческой истины, поставленной на карту, избранный в качестве прекрасного инструмента Божественного в этой войне. А в далекой Индии звучал голос, направляемый уже не инстинктом, но просветлённым видением. Довольно странно, что это был голос человека, чей день рождения приходится на 15 августа, именно в тот день, когда Гитлер намеревался отпраздновать гибель всех человеческих ценностей . Йогическая сила, подобно электричеству, работала скрытно, посылая мировые энергетические потоки, внедряя огромную, невидимую, вдохновляющую силу в армии, флот и воздушные силы, боровшиеся против Гитлера”.
“В исторических книгах часто упоминаются эти армии, флот и воздушные силы, как и те, кто стоял во главе союзнических правительств. Похвалы в их адрес вполне заслужены их идейностью и мужеством, упорством и искусством. Но тот, кто видит глубинный смысл этой войны и знает об оккультной битве, отражением которой она была, несомненно, признает, что активной антитезой оккультному злу, угрожающему полностью поглотить человечество через Гитлера, было оккультное добро, способное поднять человечество на новую эволюционную ступень... ”
— Доктор, пожалуйста, не уходите, помогите. Я старая, больная женщина, пожалуйста, отправьте меня в больницу.
Эта мольба, произнесённая слабым голосом, показалась мне очень знакомой. Где раньше я мог слышать этот голос и эти горькие, сдерживаемые рыдания? Казалось, они доносились из камеры, находившейся через две двери от моей. Затем я вспомнил: этот голос напоминал голос матери на похоронах моего брата, когда она плакала так же тихо и жалостливо...

Мы цитируем отрывок из книги Сильви Красиунаса, узника румынского коммунистического режима, “Потерянные шаги”.
... На следующий день та же сцена повторилась снова, но на этот раз я мог слышать её отчетливо. Человек, которого я принял за доктора, говорил: “Мне очень жаль, но от меня ничего не зависит. Это правда, вы больны. Вам надо в госпиталь. Но только следователь, ведущий ваше дело, может позволить вам выйти.
— Пожалуйста, доктор! Сделайте что-нибудь. Помогите! Не оставляйте меня в таком состоянии...
Несомненно, это голос моей матери. Я не мог ошибиться. Я стал одержим этим и теперь был почти уверен, что именно мать находилась в одной из соседних камер, хотя и убеждал себя, что это невозможно. Но на девятнадцатый день заключения меня повели к следователю. Тот, возможно, для того, чтобы оценить моё психологическое состояние, допросил меня и затем сказал:
— Ваша мать понесёт ответственность за то, что не донесла властям о вашем возвращении из-за границы. Мы знаем наверняка, что вы виделись с ней...
На самом деле я тщательно избегал встреч с кем-либо из близких, но было ясно, что следователь всё равно сдержит слово. Что мне было делать? Условия, навязанные следователем, будто железными тисками сдавили ум и душу, и боль этой новой агонии была гораздо страшнее физической боли, которую испытываешь во время порки кнутом.
Примерно в это же время я стал одержим идеей самоубийства. Я был убежден, что только моя смерть спасет семью и тех, кого я защищал своим молчанием. Но как умереть?
Несколько месяцев я исследовал чуть ли не каждый сантиметр камеры, надеясь найти средство покончить с собой. Стены были абсолютно гладкие; трубы батареи вставлены в деревянный каркас; на окне между стеклом и решёткой — мелкоячеистая проволочная сетка. У меня не было никакой надежды достать веревку и ещё меньше надежды найти то, к чему её можно было бы привязать. И даже если бы всё это было, проверки тюремного надзирателя каждые 30 секунд не давали времени осуществить задуманное. В уборных бачки установлены так высоко, что до них невозможно дотянуться, и даже цепи вставлены в трубы, зацементированные в стену.
В углу уборной я обнаружил толстую чугунную трубу — она была частью канализационной трубы, прикреплённой к стене на высоте около 10 футов большими железными кольцами на каждом конце. Это, должно быть, ускользнуло от внимания надзирателей, и здесь можно было привязать верёвку. Но где взять верёвку?
Пока я отчаянно пытался найти решение, дверь камеры открылась, вошёл дежурный офицер, бросил на постель пижаму и приказал снять и передать ему грязную, дурно пахнущую рубашку, которая к тому моменту почти уже совсем сгнила на мне. Одеться в чистую пижаму — это было приятное переживание; это напомнило что-то из теперь уже далёкой, прежней жизни... На следующий день я заметил, что одна из перламутровых пуговиц на брюках треснула посередине, и я сумел отломать от неё острый осколок, примерно три четверти дюйма длиной.
Я намеревался перерезать себе вены на левом запястье. Сначала я хотел сделать это ночью, когда лягу в кровать — был шанс спрятать руку под одеяло, а кровь стекала бы в матрас. Примерно через час моё сердце перестанет биться, и надзиратель ничего не заметит. Но затем я подумал, а что произойдет, если он прикажет, как он это часто делал, держать обе руки поверх одеяла или повернуться лицом к свету? Он, несомненно, заметил бы бледность на моём лице или пятна крови на простынях.
Мой ум тогда зациклился на одной-единственной проблеме: как достать верёвку. Спустя несколько дней я обнаружил тонкие шнурки в швах пижамных брюк. Я не мог распороть швы, пока был в камере, так как надзиратель заметил бы мои манипуляции, но в уборной у меня было 2,5 минуты уединения. Я мог взять с собой осколок пуговицы, перерезать швы на брюках чуть ниже уровня сухожилий, а затем пальцами вытянуть шнурки.
Два дня и две ночи я прикидывал время, необходимое, чтобы распороть швы, вытащить шнурок, привязать его к железному кольцу в стене и всунуть голову в петлю... Я полагал, что смогу сделать это за 60 секунд, но оставшихся полутора минут будет явно недостаточно, чтобы я умер от удушья. Каждое утро я считал секунды, которые мне разрешалось оставаться в уборной. Когда я доходил до 150, надзиратель громко стучал в дверь и приказывал выходить. Если после этого я на мгновение задерживался, он распахивал дверь и ещё раз приказывал выйти. Я полагал, что для полной уверенности в том, что я не выживу, необходимо было, по крайней мере, 240 секунд. Многое также зависело от того, какой надзиратель находился на дежурстве, когда я шёл в уборную.
Охранникам было от 20 до 25 лет. Судя по чертам лица, речи и манерам, большинство из них были выходцами из окрестных трущоб Бухареста, некоторые из крестьян. Их дисциплина была хорошо отлажена. Они никогда не вступали в диалог с заключённым. Единственными ответами были “да”, “нет” или “ждите”. Все эти молодые люди жили под гнётом сурового устава и постоянного страха наказания. Даже попытка войти с ними в какое-либо общение была невозможна. И всё же один из них казался более терпимым. Однажды он позволил мне задержаться в уборной на 60 секунд дольше. На этих 60-ти секундах и основывалась вся моя надежда покончить с собой. Но пришлось ждать ещё 5 дней, когда этот “добрый” надзиратель снова окажется на дежурстве.
За два дня до момента, которого я ожидал, пребывая в состоянии лихорадочного возбуждения, вся команда надзирателей была заменена, и мне пришлось отказаться от своего плана. Я был переполнен отчаянием, я чувствовал себя сметённым лавиной и похороненным под обломками, так что едва мог дышать.
После этого начались и стали очень частыми мои видения.
Однажды вечером, когда батарея снова завела свою траурную музыку, стена напротив меня раскрылась, и цепь снежных гор сверкнула в восходящем солнце. На переднем плане стоял маленький индийский храм, посвящённый богине Кали. Высокое дерево отбрасывало на него свою тень. У его подножия сидел старик со скрещенными ногами и руками, покоящимися на коленях, — в той манере, в какой обычно сидят брамины. У него была длинная и очень тонкая белая борода. На аскетическом лице хранилось выражение такого же безмятежного покоя, как и в голубом небе над сверкающими пиками. Когда я взглянул на него, он слегка кивнул головой, улыбнулся и сказал:
— Ты забыл меня, как вижу. Разве ты не помнишь Ауробин Догоса, брамина?
Я услышал свой ответ:
— Как же долго я искал и звал тебя...
— Нужно было проделать долгое путешествие, прежде чем добраться сюда, — сказал он. — На это потребовалось 60 лет.
Несколько месяцев я жил в компании этого брамина, который, как я верил в то время, был реальнее меня самого. Но эти видения отличались по характеру от ночных кошмаров, посещавших меня прежде. Казалось, каким-то образом я достиг более глубокого уровня своего существа, и эти новые переживания вместо того, чтобы помочь моим врагам, отметили начало периода достижения моей духовной целостности.
Я вёл долгие беседы с этим “отшельником”, и именно он убедил меня не совершать самоубийство, сказав, что жизнь священна и должна быть прожита до последнего дыхания. Я жаловался ему, что, запертый в этих стенах, думая беспрестанно, без передышки, день и ночь, достиг предела своей выносливости.
— Скажи мне, — умолял я его, — я жертва этих людей, которые держат меня в плену, или это происходит по милости каких-то жестоких, слепых законов природы?
Он объяснил мне свою точку зрения на страдание.
— Некоторых оно разрушает, — сказал он, — другим бросает вызов, чтобы сопротивляться злу или совершить какое-то позитивное, творческое действие. Одни поражаются пороком, теряют контроль над собой и становятся жестокими и мстительными; другие растут, в силе и достоинстве.
— Но что может сделать человек, один, не имея ничего, кроме своей свободной воли, против непреодолимого зла?
В ответ он рассказал историю:
— Две ласточки свили гнездо под навесом рыбацкой хижины у моря. Обучая птенцов летать, они улетали с ними в море, постепенно пересекая всё большие пространства и сталкиваясь со всеми испытаниями, которым они могли подвергнуться в полёте. Птенцы стремительно взмывали в небо, переживая радость свободы и восторг полёта, но внезапно порыв ветра сшиб одного из них и швырнул на вздымающиеся волны. Маленькая птичка стремилась держать свои крылышки на весу, чтобы не намочить их, но никак не могла взлететь снова. Беспомощно плавая, словно сорванный лист на поверхности волн, она жалостно звала родителей, круживших над ней. Они делали всё, что могли, чтобы успокоить и придать мужества своему птенцу. Затем улетели назад к берегу и там, подлетая к кромке воды, снова и снова, раз за разом уносили в клювах капельку воды, чтобы сбросить её в отдалении на песок. 'Гак они надеялись опустошить океан и спасти своего птенца.
— Их героические усилия — урок для нас, — продолжал брамин. — Следует сохранять человеческую волю и дух в моменты кризиса. Надо продолжать поиск решения, каким бы непреодолимым ни казалось испытание. Ты не должен соглашаться на поражение, ты не должен считать, что твои усилия напрасны. Если у тебя будет слепое мужество переносить испытание и бороться, ты обнаружишь новое начало в своей жизни.
Мой диалог с отшельником, живущим в одиночестве недалеко от храма богини Кали, продолжался несколько месяцев. Снаружи, на воле, началась весна — нарастание света и тепла в воздухе были первыми её знаками. Кто был этот брамин? Почему он пытался оказать мне эту драгоценную поддержку? Понимая мою растерянность, он нежно протягивал свою бледную худую руку и гладил мой лоб прохладными пальцами.
Как-то он сказал мне с чувством:
— Ты хочешь знать, кто я такой? Я твой дух; твой разум! Ты призвал меня в момент малодушного отчаяния. В твоей изоляции и беспомощности только я способен поддержать твой боевой дух и усилить твою волю. Кроме меня нет никого, кто бы мог прийти тебе на помощь. Доверься моей силе, и ты никогда не пожалеешь об этом!
Эта встреча действительно стала поворотной в моём существовании. Постепенно кошмары оставили меня, и я обнаружил внутренний покой и равновесие, достиг контроля над умом и телом. Спустя несколько недель практики я обнаружил, что в течение нескольких часов могу сидеть неподвижно на стуле, с открытыми глазами, мягко касаясь головой стены. Я дышал глубоко и спокойно, контролируя по своей воле сердцебиение и сохраняя его равномерным. Голод и усталость забирали у меня теперь не столько сил, как это было раньше, когда, борясь с сонливостью, я растрачивал их, мечась взад и вперёд по камере. То малое количество пищи, которое я получал, и два или три часа сна из 24-х, дозволенных мне, были теперь достаточны для телесных нужд.
Чтобы полностью отделить свой ум от окружения, потребовалось больше времени и усилий. Сначала я сказал себе, что я — просто зритель, сидящий в затемнённой комнате: моя тюремная жизнь — просто фильм, который я смотрю на экране и могу прервать по своей воле. На последней стадии я преуспел в том, что просто наблюдал за своим телом, неподвижно сидящим на стуле, словно это была фотография. Ещё позднее я почувствовал, что мой дух способен убегать из тюремных стен и предпринимать неисчислимые, долгие путешествия.
Надзиратели были озадачены метаморфозой, произошедшей со мной на их глазах: человек, бывший на грани безумия от недостатка сна, теперь сидел спокойно и неподвижно, как статуя. Время от времени они стучали в дверь и приказывали мне подвигать головой или поморгать глазами, чтобы удостовериться, что я всё ещё жив и в здравом рассудке. Внутренне я достиг покоя и прозрачности, каких никогда не знал прежде.
Время теперь не тянулось бесконечно долго. Одиночество не было испытанием — оно стало возможностью для бесконечного созерцания. Освобождённый от всех волнений, мой ум бесстрастно посвятил себя чистой мысли. Я теперь стремился выжить, пусть даже и в тюрьме — я наслаждался восторгом и счастьем новой духовной свободы. Я стремился объять вселенную, исследовать её тайны, такие же неистощимые, как бесконечность. В то же время, эта трансформация открыла для меня источник энергии, который бесконечно увеличил мои силы сопротивления врагам. Этот триумф рассудка над сумасшествием радикально изменил мою жизнь. Я верю, что через дисциплину созерцания я достиг нового мироощущения, основанного на ценностях гуманизма и законах гармонии. Освободившись от теорий и верований, я стал созвучен законам вселенной и обрёл новое понимание смысла страдания, свободы, разлада и гармонии, революции и эволюции. В этой книге фактов нет места философским рассуждениям. Я упоминаю об этом только потому, что это было развитие тех идей, которые придали мне волю и мужество, чтобы остаться в живых, для того чтобы передать их западному миру.
Фактически Красиунас отождествляет брамина Ауробин Догоса как Ауробиндо Гхоша, которого мы называем Шри Ауробиндо. Скольким людям он помогал поддержать их дух в трудное время испытаний, мы никогда не узнаем. Он — великий Дух, который ведёт за собой человека. Достойно внимания в истории Красиунаса то, что его “встреча” со Шри Ауробиндо произошла спустя 4 года после того, как великий Йогин оставил своё земное тело в 1950 году. Появляются всё новые истории о том, как он и Мать помогали людям во время войны или в обстоятельствах политической тирании.
То, что мы называем Силой Шри Ауробиндо или Силой Матери, Светом Шри Ауробиндо или Светом Матери — это эволюционная Сила Света, которая действует через них, и устремляющийся человеческий дух автоматически входит с ними в контакт, потому что они просто представляют собой эти силы, воплощённые в человеческом теле. Говорим ли мы, “входить в контакт с Ними” или “входить в контакт с Ней” (Силой), мы говорим об одном и том же. И нет сомнения, что дух Черчилля знал, как настроить себя в унисон с этой Силой.
Вот что Шри Ауробиндо говорил о действии своей духовной силы: “Конечно же, моя сила не ограничена Ашрамом и его условиями. Как вы знаете, она широко использовалась для того, чтобы способствовать правильному развитию войны, и для того, чтобы осуществить перемены в мире людей. Она также использовалась для достижения индивидуальных целей за пределами Ашрама и и практике Йоги; но это, конечно, делалось в безмолвии и самое главное — посредством духовного действия”.
Шри Ауробиндо и Мать прямо говорили о том, что Черчилль и де Голль открыты для их силы, а Черчилль публично заявил в своём выступлении в Палате Общин 13 октября 1942 года:
“...У меня бывает ощущение, иногда очень сильное, чьего- то вмешательства. Я хочу подчеркнуть, что иногда чувствую, как вмешивается чья-то направляющая рука. Я чувствую, что у нас есть покровитель, потому что мы служим великому делу, и что у нас будет этот покровитель, пока мы верно служим этому делу... И какому делу!”²⁰
Можем ли мы быть уверены, что Черчилль говорит о деле космического масштаба? Да, конечно, так как он не оставляет сомнения в том, что он имел в виду. В своей речи “Муки рождения высочайшего решения” по радио, 16 июня 1941 года, он говорит: “В этом изумительном рождении действует много природных сил... Мир является свидетелем судорог рождения какого-то высочайшего решения...
Судьба человечества не решается материальным расчётом. Когда великие дела происходят в мире, беспокоят души людей, отрывают их от их домашних очагов, заставляя отметать в сторону комфорт, богатство и погоню за счастьем в ответ на импульсы одновременно и пугающие, и неотразимые, мы осознаём, что мы духовные существа, а не животные. Мы осознаём, что нечто ...

²⁰“Военные речи Черчилля 1939-1945”, Cassel Publisher.

(дальше отсутствуют страницы)

_________________________
в постах не сохранён курсив

Скачать в формате Word https://docs.google.com/uc?authuser=0&id=0B2wGom8WSqrATWl3OXRVQnIzNEU&export=download
(ссылка исправлена)

Просмотр https://docs.google.com/file/d/0B2wGom8WSqrATWl3OXRVQnIzNEU/edit

 Отправлено: 15.04.14 22:11. Заголовок: Не говори, не смотри..

Не говори, не смотри, не думай — мерцало каждой своей клеточкой это пятнышко света, расширяясь и протягивая лучи в его сторону. Весь мир был в этой микроскопической, сверкающей песчинке. Сигарета исчезла, но клубочек дыма всё ещё плыл вдоль стены. Запаха табака не было. Был ли это дым или туман времени? Он вился перед глазами. Джон фиксировал на нём свой взгляд, пока клуб дыма не вырос и не приобрёл устойчивую форму.
Никакой дым не мог сохранять свою форму таким образом. Что в нём было такое, что следовало понять? Этот дым, что был прозрачнее пылевой взвеси, мог ли он думать и осознавать? Этот дым был сияющим, сознательным, формировался в нечто такое, что выглядело как белая борода. Да, это была борода, с губами, затем возникло лицо из дымки света. Затем пряди длинных, белых волос. Джон всё всматривался и всматривался. Видение наполняло его сердце волнами бесконечной благодарности.
Звук, подобный звуку пенящегося шампанского, пронёсся по воздуху. Сверкающее облако росло и танцевало перед его взором. Точки света, сплетённые в длинные нити, становились сиянием. В этот плывущий звук начали проникать несвязанные ноты, светлые, кристально-чистые. Он уловил первую едва слышную мелодию... сладостную и неземную. Как будто ангелы снизошли на Землю. Мелодии, что исполнялись на каких-то неведомых инструментах, наполнили его восторгом... и каким-то детским страхом, которого он никогда не знал прежде, когда был ребёнком.
Нечто неощутимое, постепенно нарастающее возникало из этой музыки: какой-то мудрый и древний смех. Это было само сердце смеха, зародыш радости и ликования. Божественный Смех.
Теперь Он говорил с ним, утешал его, убеждал не бояться:
Бог с тобой... теперь и всегда.
Так всегда было, и так всегда будет.
Ничто ни в смерти, ни в жизни не может разлучить нас,
Ибо я живу в твоём сердце, а ты живёшь в Моём.
Эти уста и борода излучали свет. Эти глаза были глазами величия и силы, открывая его сердце навстречу любви. Вся военная жизнь, до краёв наполненная оторванными конечностями и животными воплями, вмещалась в этой глубочайшей улыбке. Материя и Божественное встречались там, в божественном сострадании.
Его взгляд поднялся выше танцующих волокон и мерцающих пятен к тому, что было ртом. Он взглянул в эти глаза. Они втянули его в ослепительный свет и затем отбросили назад в траншею. Сила, более могучая, чем снаряд, взорвалась в нём. Всё ещё дрожа, ошеломлённый и обездвиженный, лежал он, удерживая в себе это знание, полное и несомненное. Он был всё ещё заряжен этим Светом и дрожал так, что едва мог сдерживать эту дрожь. Он жаждал увидеть это снова, но знал, что уже получил ответ.
И снова восторг затопил сердце. Это сумасшествие было лишь видимостью. Мировой хаос был всего лишь тонким внешним слоем. Вселенная безмятежно лежала на руках своего Владыки, а он стоял нагим в лучах Света, и его спрашивали:
“Чего ты хочешь, дитя моё? ”
“Дитя моё!” Это было нечто давно забытое. Сердце поднялось из неведомых глубин и растаяло в сладости и чуде переживания, а лёгкий акцент, с каким был произнесён вопрос на мелодичном британском английском, всё ещё звучал где-то там, внутри него. Чего он хочет?
Молчание углубилось, на самом его дне лежал ответ, до которого он никак не мог добраться — как отблеск чего-то, упавшего на самое дно колодца. Музыкальный голос дышал у него в ушах:
"Ты хочешь понять. Именно это привело Нас назад ”.
Вот, чего он хотел. Понять то, что было открыто ему милостиво.
И всё же ему казалось, что он был недостаточно почтителен. Как ему обращаться к... этому? Как ему называть Великого Командира миров? Он не был генералом, чтобы называть его “Сэр”. Улыбка Бога была полна понимания. Всей своей душой он выдохнул: “Великий Сэр... Величайший из всех Сэров. Я хочу понять”.


Древняя, как мир, улыбка стала шире, в ней таился ещё один вопрос:
“Что ты хочешь понять? ”
Возможно ли понять весь этот хаос, который был вокруг, и почему ему дадут ответ на это? И всё же он должен был понять. И теперь, как будто желая успокоить его, голос Бога донёсся до него через забавные стишки:
“Если хочешь помощи моей,
от религии своей избавься поскорей ”.
Что он имел в виду? Джон был католиком только по названию и не помнил даже, когда последний раз был на мессе, но можно ли предать религию, в которой рождён? Сердце подсказало ответ.
“Великий Сэр, — ответил он просто, — у меня нет религии. У меня нет ничего внутри. Я чучело соломенное или пустая жестянка”.
Там, где был Свет, он уже не мог различить Великого Сэра, должно быть, прогнал его. Он внимательно исследовал небеса и увидел одетую в белое фигуру, стоящую на нейтральной полосе....
Великий Сэр приблизился к поваленному дереву, одной рукой опёрся на ветку. Его задумчивое, сострадающее лицо всколыхнуло в Джоне новую волну обожания. Джон почувствовал грубость своего существа — запуганное животное, сидящее в норе, не совсем осознающее, ради чего оно сражается здесь, а ему в этот момент хотелось ощутить в себе нечто большее.
Его существо было притянуто к ничейной земле слева от него. Храм из прозрачного живого мрамора начал фокусироваться в воздухе. Слёзы брызнули из глаз от недостижимости и чистоты Божественного мира, что раскрывался перед ним. В храме на ложе возлежала Богиня в голубых полуночных одеждах. Рядом стояли мягкие вельветовые туфли. Зная, что разглядывать Спящую — кощунство, он остановил свой взор на этих туфлях. Внезапно в нём зазвучал страстный призыв к Великому Сэру — прямо из сердца, и там, где родилось это ощущение, он обнаружил своё собственное, ожидающее его, чудесное Существо. В этом сиянии
растворилось его страдающее тело. И это не было сумасшествием.
Его взгляд проник в храм. Богиня сидела теперь в мраморном кресле. Одна её рука опиралась на подлокотник. Другая была свободно опущена, большой и указательный пальцы соединились вместе. Да, Она знала о нём, исполненная сострадания и любви к Своему ребёнку. Это была его Мать. Во всех его жизнях это была его Мать. Волны сладостного чувства затопили всё его существо и хлынули в голову. Лишь какая-то тонкая нить всё ещё связывала его с этой враждебной ночью.
“Моя Госпожа, — прошептал он, — здесь идет война, и я солдат”. С улыбкой понимания, Её очертания начали медленно растворяться и исчезать. В последний миг, перед тем как погасло это сияние, Её улыбка пронзила всё его существо острым уколом восторга, который вырвал его из времени.

*

— Давай, сержант, просыпайся. Ты что, отстать хочешь?
Что-то вторгалось в сон. Билл Браун тряс его за плечо. Джон
открыл глаза и увидел белые облака, плывущие высоко над головой. Было почти утро.
— Вот так, сержант. Нас сменили. Мы спускаемся вниз. У тебя, похоже, был ещё один прекрасный сон. Ты, наверно, видел свою девушку, а, сержант? Ты так сладко улыбался во сне. Эй, сержант, с тобой точно всё в порядке? Мы уходим вниз по холму! Мы спускаемся по холму этим утром, — пропел Билл.
Он поймал руку Билла и рывком поднялся. А что, если он хочет жить, когда это уже не так важно? После того, как он увидел, что его мир лежит где-то по ту сторону, и Они будут ждать его там, если он вдруг решит оставить своё тело в траншее? Он огляделся и увидел армейский мир в движении. Новые люди прыгали в траншею. Его товарищи собирались, надевая вещмешки.
— Келли, поднимай задницу. Мы уходим.
Он начал сворачивать накидку. Суматоха, царившая вокруг, стала затягивать его. Под руку попался штык Кейси. Он нашёл для него место. Мокрые сапоги прибывшего пополнения перепрыгивали через его голову. Пока он сортировал свои вещи, ночь молчаливо и незаметно отступила. Кто-то прыгнул в траншею рядом, какой-то парень в чистой униформе.
— Эй, как там, наверху? — Джон взглянул в глаза солдата и улыбнулся. Бог посетил этот холм.
— Великолепно. Настоящее лечение покоем, — ответил солдат. — А как здесь?
— Интересно. Вон ту воду можно пить, — сказал он, указывая на канистру. На мгновение он коснулся рукой плеча парня, а затем вылез из окопа.
В отдалении зеленоватая линия двигалась вверх по дороге. Бледно-коричневая группа, его взвод, рассыпавшись, спускалась вниз. Билл, наверно, сказал им, что он их нагонит. Но почему бы не остаться? Всепоглощающее желание захлестнуло его сердце. Тело жаждало сойти вниз, в окоп, и отдохнуть. Сможет ли небесная Леди найти его где-то ещё? Он исследовал стенку окопа сверху донизу, затем поднял комочек земли и сунул в карман.
— Эй, двигай задницей, пожалуйста!
Он оглянулся. Это относилось к какому-то другому человеку, с тяжёлой, синеватой челюстью. Взвод почти исчез из поля зрения, и он побежал.
— Ты видел свет прошлой ночью? — Сквозь неразбериху шаркающих ног, лязг, шум многих голосов эти слова донеслись до него с пронзительной ясностью. Их произнёс невысокий, толстый солдат, шагающий впереди.
— Серьёзно. Там что-то было. Что-то там было.
Его товарищ покачал головой.
— Как будто кто-то зажёг огни рампы на сцене, и должна начаться пьеса. Это было прекрасно. Я никогда не видел ничего подобного. Это даже немного испугало. Я думал, что умом тронулся, но когда это ушло, мне вдруг захотелось, чтобы оно вернулось.

_________________________
в постах не сохранён курсив

 Отправлено: 15.04.14 22:15. Заголовок: Пару недель назад, к..

Пару недель назад, когда я закончила, или думала, что закончила писать дополнение к “Великому Сэру”, я перелистывала журнал “Мать Индия”. Случайно наткнулась на статью Удара Пинто — в ней Мать рассказывает, как она преднамеренно спровоцировала Гитлера к войне с Россией*, зная, что это приведёт к его краху. Разговор между ними случился до того момента, как Гитлер напал на Россию фактически. Эта статья, несомненно, имеет большое значение, так как Удар — один из немногих, с кем Мать говорила о своём намерении спровоцировать Гитлера. Вот этот рассказ:
“Мать сказала мне, что Гитлер был полностью порабощён Асуром, называвшим себя Повелителем народов. Тогда в Индии не было своих радиосообщений, и единственные новости, которые мы могли слушать, были новости Би-би-си. Они начинались в 9.30, каждый вечер. В то время мы жили в коттедже в конце Рю Дюма, и я установил большой девятиволновый приёмник с высокой антенной для приёма радиосообщений. Мать договорилась со мной о том, что кто-то из Ашрама будет приходить в наш дом, чтобы прослушать и записать военные сводки. От Ашрама до нашего коттеджа довольно далеко, и поэтому я предложил взять наш радиоприёмник. Распорядок жизни Ашрама с того момента был подстроен ко времени военных новостей.
... Тогда как раз шла подготовка к вторжению в Англию. Гитлер стянул огромные силы, и ему это явно бы удалось, так как Англия была истощена немецкими бомбардировками, от которых англичанам нечем было защищаться, если не считать их несгибаемой силы воли... В один из тех дней, как-то утром, когда я, как обычно, пришёл к Матери, Она сказала: “Этот парень (так она называла Демона) пришёл ко мне прошлой ночью, похваляясь, что раздавит Англию. Я ответила, что применю тот же трюк, что и он, и заставлю его собственные инструменты сражаться друг против друга, таким образом покончив с ними”. Мать приняла внешний вид Повелителя народов (Демона Гитлера), отправилась к Гитлеру и сказала, что ему угрожает великая опасность от России, которая нанесёт ему удар в спину, когда он полностью осуществит своё вторжение в Англию. Поэтому сначала ему необходимо разобраться с Россией. Ему было сказано, что с Англией можно легко покончить, но именно в России для него заключена великая опасность, поэтому он должен покончить сначала с Россией. Гитлер отказался от попытки вторжения в Англию, и это было началом его конца. Этот факт известен многим, но я подчёркиваю здесь, что Мать рассказала мне это до того момента, как всё произошло в действительности”.
Черчилль в своей речи в Эшер Холле, в Эдинбурге, 12 октября 1942 года, подчёркивал, что решение напасть на Россию принадлежало исключительно Гитлеру: “ …Сам фельдмаршал Геринг поспешил заявить, что это решение принадлежит исключительно Гитлеру, что Гитлер один ведёт войну, а генералы немецкой армии — только помощники, выполняющие его приказы...” Смысл вполне ясен. Даже те, кто незримо стоял за Гитлером, ничего не могли поделать с этим решением.
Когда Мать встретила Асура, тот сказал Ей:
“Я ЗНАЮ, я знаю, что ты уничтожишь меня, но прежде чем погибнуть, я сотворю невообразимый хаос”.
Черчилль, в радиообращении, названном “Четвёртое великое событие”, по поводу немецкого вторжения в Россию 22 июня 1941 года, сказал: “... вдруг, без объявления войны, даже без ультиматума, немецкие бомбы обрушились на русские города, немецкие войска перешли границу; и лишь часом позднее немецкий посол, ещё вечером, накануне, расточавший свои уверения в вечной дружбе, почти союзе, с русскими, вызвал русского министра иностранных дел, чтобы объявить войну, которая началась между Германией и Россией”.
В воскресение, 22 июня 1941 года, в 3.30 утра, началась операция Барбаросса. Гитлеровские войска вторглись в Россию по фронту, растянувшемуся на 1500 миль. К 28 февраля 1942 года потери немецкой армии составили 1 560 036 человек, или 31 % от численности её войск, непосредственно принимавших участие в сражениях, не говоря уже о тяжёлых потерях итальянских сил. Накануне операции Барбаросса Гитлер продиктовал длинное письмо Муссолини, которое закончил следующими словами: “Позволь мне сказать тебе ещё одну вещь, Дуче. С тех пор, как я после внутренней борьбы принял это решение, я снова чувствую себя духовно свободным...”
Если кто-то думает, что Удар был ещё одним оторванным от жизни не реально мыслящим йогином, мы приводим здесь несколько фактов его биографии. Лоренс М. Пинто, которому Шри Ауробиндо дал имя Удар, родился в Гоа. Изучал аэронавтику в Англии. Он сам разработал конструкцию самолета и работал в мастерской в Сомерсете. Он был наиболее квалифицированным человеком в Индии в то время по созданию подготовительных центров для слесарей, сварщиков, связистов, плотников и рабочих по металлообработке, то есть специалистов, необходимых для обслуживания самолетов. Шри Ауробиндо лично дал ему инструкции отозваться на призыв Департамента гражданской авиации из Дели и принять на себя личную ответственность. Это означало работу. Надо было подготовить десятки тысяч людей.
Спустя год, когда работа этого отдела была налажена, Шри Ауробиндо позволил Удару вернуться в Ашрам.
Возможно, читателю трудно поверить, что Гитлер, захвативший за несколько месяцев всю Европу, которого его генералы считали величайшим стратегом, был одурачен Матерью с помощью оккультных сил и совершил такую нелепую ошибку, которую не сделал бы ни один кадет военного училища.
Генерал Вальтер Дорнбергер, руководивший испытаниями Фау-2, — смертоносными управляемыми реактивными снарядами, которых так страшились англичане, и с помощью которых Гитлер надеялся сломить их, -— рассказывал в мемуарах, что был отдан приказ о свёртывании работ по этому жизненно важному проекту. Во время одного из трансов, Гитлер увидел, что ракеты Фау-2 не будут работать, а если заработают, то это призовёт месть небес. Ракеты Фау-1, несомненно, причинили колоссальный вред Британии, но ракеты Фау-2, обладавшие огромной разрушительной силой, представляли тайное и главное оружие Гитлера. Кто послал ему этот счастливый сон, мы не знаем и, вероятно, не узнаем уже никогда.
Влияние Матери на решение Гитлера атаковать Россию вызывает множество вопросов. Могут ли силы Света, чтобы оказать некое позитивное воздействие, вмешиваться, используя те же приёмы, что и силы Тьмы, чтобы породить хаос и разрушение? Ответ — нет, обычно нет. Шри Ауробиндо и Мать говорят, и это подтверждают документы, что Божественные Силы не используют принуждение. Исключение стало возможным во время Второй Мировой войны, когда в опасности оказалось всё человечество. В письме Бреннану некий “опытный английский оккультист”, не назвавший своего имени, пишет о Гитлере и Повелителях Света следующее: “Гитлер был беспомощен перед железной хваткой тех, кто использовал его. Они, манипулируя могучими эфирными потоками немецких земель, вызвали отражённую реакцию в умах и эмоциях немецкого народа. Это был гипноз гигантского масштаба — подобное всё ещё продолжается и сегодня в некоторых странах мира. Такие же национальные потоки управляются и Повелителями Света. Различие лежит в цели и в том, каким образом эти силы влияют на тех, кто подвержен им. Таким образом, Мастера Правой Руки никогда не доминируют с помощью силы. Потоки энергии в их руках действуют, как силы роста, которые позволяют тем, кто открыт им, естественно восходить к новым уровням сознания. Здесь нет принуждения”. Действительно, читатель помнит из истории Джона, что Великий Сэр предоставил ему выбор: не возвращаться назад в своё тело или же вернуться для того, чтобы закончить свою работу на Земле в том же самом теле.
И вот с этим дополнением, книга, наконец, подходит к концу.
Она подходит к концу с мыслью о том, что необходимо начать писать историю человечества, осознавая и учитывая, что существуют другие измерения. История тогда перестала бы быть сагой о войнах и кровопролитии, а рассказала бы гораздо более интересные вещи о восхождении человека по лестнице эволюции и нисхождении силы, которая приходит, чтобы встретить и трансформировать его.
Необходимо понимание того, что материальный мир, в котором мы определяем себя с помощью нашего ограниченного сознания — сфера, где мы часто не способны постичь то, что связывает нас со скрытыми измерениями, которые находятся выше или ниже, за пределами или внутри... “Пространство выше и за пределами”, о котором говорил Черчилль. Не существует адекватных слов для других измерений. Для того, чтобы начать понимать другие миры, мы должны войти в них. Слова здесь не помогут.
Следующий цикл эволюции всегда готов воплотиться в этом мире материи, который представляет собой как бы фокус сходящихся вселенных. И он также священен. Гитлер и силы, стоящие за ним, пренебрегли этим обстоятельством, что и породило такие последствия именно в тот момент времени, когда, как говорит Мать, было массивное нисхождение Света. Но сама, ощущающая угрозу, угрожающая Тьма вызвала на поверхность ещё более великий Свет.
Свет против Тьмы, Тьма против Света под всеми масками и проявлениями... Не будет другой истории до тех пор, пока Тьма не сложит оружие, не сбросит все свои маски и не обнаружит себя, как инструмент Творца, созданный для того, чтобы вести нас к той цели, ради которой мы были созданы. Тогда нам больше будут не нужны никакие исторические книги. А эти страницы, может быть, растают на своих полках, или, в смущении, сложатся в бумажных журавликов и голубей и добрыми посланниками улетят прочь, чтобы унести в небеса радостные вести.