Форум Та

"он таращил глаза, присутствуя на самом ошеломляющем представлении, которое когда-либо доводилось видеть людям, как будто в действительности они ждали три миллиарда лет, чтобы увидеть это: простейших одноклеточных, трепетавших в своих норах. Но трепетала и вся Земля, внезапно охваченная странным ощущением.
Сначала Гринго почувствовал своеобразное возбуждение во всем теле... уйма микроскопических струек воздуха прошла сквозь плотную сеть жилок, дендритов и ядрышек: все это проветрилось, внезапно облегчилось, вернулось в жидкое состояние. Мгновенно возникло впечатление, что огромный чудовищный клубок развивается, повсюду лопается, ослабляет натяжение крошечных нитей, увеличивая узлы; это входило потоком, повсюду, микроскопический несметный прилив, который расплывался по всему телу, как по маленьким фарватерам пузырьков и света – ты дышал, наполнялся воздухом, это твое тело наполнялось, своего рода, пористой радостью, как будто у него не было возможности дышать в течение миллионов и миллионов лет, как будто бы оно никогда до этого не дышало. И вдруг... Ох! Чаша игристого озона, легкого, светоносного, струящегося повсюду, искрящегося повсюду, разливающегося повсюду: тело принималось перетекать наружу из своей оболочки кожи огромным множеством маленьких серебристых речушек, которые текли и текли вперед, все трогали, все пробовали, восторгались и ниспадали каскадом сквозь луга света. А затем, глаза стали очень странными: они тоже отвязались от двух черных дыр глазниц и обратились в пыль, мелькали со всех сторон, зажигались во всех уголках, в конце каждого маленького серебристого ручейка, во всех порах: несметное количество глаз-молний, которые трогали, ощущали, смотрели, как будто смотреть означало пить, означало течь вместе, означало побежать и рябить в глазах в составе всех рябей мира; это больше не было "видеть", это больше не было "снаружи": все было везде внутри, как и бессчетные, маленькие серебристые, ныряющие чайки и бессчетные маленькие водоемы, и все вместе отведывающие необъятное белое сверкание моря. Бездонный сверкающий взгляд, простой, непосредственный, в сердце всего. Тело, иссеченное солью и сильным ветром. Это было бесконечное дыхание, прозрачное, как хрусталь, почти музыкальное, как спутанная зябь морских водорослей и водяной пыли, теряющаяся в другой зяби, которая, в свою очередь, пропадает на голубых берегах. Это было великое дыхание мира, подобное дыханию радости через моря и холмы и через каждый маленький журчащий водоем, как шелест рассыпающихся звезд.
Гринго заморгал глазами, как будто он собирался перепрыгнуть через борт и нырнуть навсегда в карту мира вместе с зелеными дельфинами и китами. Рани надежно держалась за складки одеяния Матери.
– Но посмотри же, Гринго, что это с ними со всеми?

XXXII. Мир, такой, каков он есть

Это было весьма своеобразно.
Оболочки из кожи, не так ли, весьма влагонепроницаемые, где каждый существовал в своем собственном и уютном уголке с телефоном, голосовыми связками и справочниками поездов на пневматическом ходу, чтобы общаться сквозь стены с другими стенами, вооружившись телефоном, которые общались с другими телефонами и, несколькими улыбками, нарисованными на дверце, так что все было продырявлено, как дуршлаг. Но никогда ни один циклон не производил подобного разрушения! Потому что упавшие стены поднимают, но как поднимешь распластавшееся ничто? Распластан весь словарь Лярусса, все справочники поездов не пневматическом ходу и неспешное перемещение ДНК от отца к сыну. Нарушена вся программа.
И что означает ДАН 0622 на МОЛ 3029? Алло-алло! Что? Стены были, очевидно, нетронуты, все было нетронуто, но больше не существовало ничего, кроме ветра внутри, такого ветра!
Ветер огромной силы, беззвучный.
Одновременно раскрылись четыре миллиона ртов.
Студент на скамье уронил свой учебник "Естественных" наук. Он был первым, кого коснулся белый прилив.
– Скажи-ка, Александр...
– Что? – сказал Александр.
– Ээ... что? – сказал Леон.
– Но что-что? – сказал Александр.
И что-что-что и что-что-что?
– Это неестественно, – сказал наконец Леон.
И все студенты уронили свои книжки на миллионах и миллионах скамей на всех языках. Разом это стало фантастической тайной школой. При изучении географии. Атлантический океан принялся бушевать у подножья отвесных прибрежных скал, как будто ты там и находился, и маленькие белые медведи бесцеремонно скользили по припою. Невозможно было ни о чем сказать, чтобы это тут же не оказалось бы тут, или чтобы ты сам не перенесся бы туда. Это была ожившая география. Это была Истина. И если чего-то там не было – значит этого не существовало. В боковом зале застыл, подняв мел, преподаватель математики, являя своим видом законченную асимптоту: там ничего не было, кроме ветра.
– Что это значит? – сказал он.
Он взял свою шляпу и вышел из класса, он все забыл.
"И что это значит? – вопрошал преподаватель химии, "Что это значит?" – вопрошал преподаватель галактики, и эти галактики вернулись в лоно черных дыр, которые представляли собой гигантский белый коридор всех времен: "Что это значит?..." Везде-везде раздавалось "Что это значит?". Президент республики повесил свой цилиндр на вешалку и повернулся лицом к стоявшим кружком министрам, чтобы... чтобы что? Он вновь надел цилиндр и был таков. Секретарь мэрии уронил свою ручку, аббат стремглав сбежал с кафедры посреди Нотр-Пэр, парикмахер остался стоять с поднятой вверх расческой перед белокурой прической, любовавшейся собой в зеркале и, потрясенный, увидел выходящую из своего кресла маленькую собачку. "Но что это значит?"
Серые колонны остановились.
Они посмотрели друг на друга.
Дыра мировой памяти.
– Но Боже мой! Что же это такое? – воскликнул Александр.
Он ощупал карманы, ощупал голову. Больше ничего не осталось. И вдруг, он вспомнил уголок Исландии с маленьким озерцом и каменистым дном, и мальчика, сидевшего, подперев щеку ладонью, который наблюдал. Это было все, что осталось. Он был там. Не осталось больше ничего, кроме того, что у каждого в сердце.
Не осталось больше ничего, кроме того, что существовало.
Того, что не существовало, больше не было.
И электрическая рампа обрушилась на голову йогу, у которого искры из глаз посыпались.
И тогда действительно началось фантастическое представление перед глазами Гринго и Рани, и обычного студента, который держался за свой уголок озера, как за путеводную нить: были там и те, у кого не было подобного уголка, никакого, ни в какой части их существа, ничего, кроме очень важных вопросов и целых библиотек – плюх! – они внезапно проваливались в штанины своих брюк. Небольшая кучка брюк на бульваре. Тысячи и тысячи пустых брюк.
Возникла паника.
А затем внезапно появился невероятный зверинец. Из оставшихся брюк начали выскакивать крысы, маленькие кролики – множество крыс. Дикобразы, бульдоги, померанские шпицы, перепуганные курочки, с кудахтаньем бежавшие через бульвар, и уйма змей всех цветов. Это было совсем поразительно. Обезьяны – О! – множество различных обезьян; и попугай, мгновенно превратились все в подобие гигантской вольеры – каждый превращался в то, чем он являлся. Все вымершие и вновь ожившие виды, передвигающиеся на двух или четырех лапах.
Это был мир, как он есть.
И несколько оставшихся стоять людей, издававших звук ззи-ззи-ззт, ощупывающих карманы и отыскивающих старого забытого бумажного змея в глубине своего сердца.
Вопрос демографического взрыва разрешен в один момент.
Никто не умер: весь мир вернулся к себе домой, в облике канарейки или зебу, совершенно довольный быть тем, что он есть.
Что до остальных, это были забытые брюки.
Крысы вернулись в канализацию.
Каждый обрел свой истинный облик.
Другие ушли, распевая во все горло, тогда как таможенники рассматривали этих странных сынов оков среди полей: "Но что это значит?" И великий Имам отправился обрезать бороду".

http://www.aurobindo.ru/workings/satprem/gringo.htm